«СТИХИ, ЛАУРА и ПОЛИТЕС»

СТИХИ, ЛАУРА и ПОЛИТЕС

(Рига. Чужой юбилей. Выезд.)

* — ПОЛИТЕС (от фр. Politesse) — вежливость, любезность.

— Еще немного, и она – секс-бомба!

Похмелье.

Ничего не болит, не ноет, но ощущается невесомость.

Глаза видят, но мозг информацию не обрабатывает.

Меня лучше не трогать. Ни морально, ни физически.

Бордовая помада, черная тушь на ресницах, трупного цвета маникюр, черное платье а-ля Коко Шанель. Еще бы скрыть икс-образные, длинные, ноги и перестать выпячивать несуществующую грудь. В целом картина обнадеживающая.

Утром, правда, неожиданно раздражает второй подбородок, пустые псевдоумные глаза, зарождающийся сколиоз и непременно раздраженный голос с дребезжащими обертонами.

Да, и имя – Лаура!

Лаурой здесь не пахнет.

В свои неполные двадцать пять девушка с некоторым опытом преподавания английского претендует на профессуру Гарварда.

— А еще я стихи пишу.

Нет, ну и на стихотворные изыски я не готов. Видно по глазам, что не Пушкин. А вариант с новой Верой Полозковой мне еще больше не подходит.

Почему в слушатели она выбрала меня?

Или другие уже пострадали?

Как смогли отразить поэтические атаки?

Но куда же деться с подводной лодки, граждане?!

***

Сидим в курилке. Пока не докуришь – даже по-английски не уйдешь. Политес.

Авось, пронесет.

Убираю взгляд.

— Хорошие стихи, — обращает мое внимание автор. — Послушай.

Не пронесло.

***

Завтрак в отеле.

Все «спасаются» по-своему. Спасений хоть отбавляй. Мёд, пашот, копченая рыба, колбаса ста сортов, блинчики, каши, соки, салаты…

Ой, а что это фрукты такие тропические? Я таких не видел.

Какой-то финн фотографирует еду на телефон. Видимо, прикидывает, на сколько он может наесться, компенсируя цену гостинично-кулинарного рая.

Вот и жена его белобрысая тащится.

Нет, не жена.

Вслед за «не женой» – официант с кофе и фужером игристого. Оба радуются.

Хочется буркнуть в адрес финнов какую-нибудь негуманную гадость, но не могу. Политес.

Трещит голова после вчерашней тонны водки и уместного утреннего пива. Последнее не действует, а только усугубляет.

Никогда не похмелялся, но на чужбине «свобода играет с Плейшнером злую шутку». Что же, все могут, а я нет?!

Черт с ним, попробую еще. Пиво прохладное, и обжигает. Вот с этой сосисочкой и с вот этим кусочком какого-то соблазнительного сыра.

— Ладно, не уговаривайте! Принесите еще. Да, свеженького. Оно у вас свеженькое?

***

Лаура пьет просекко. Дешевая замена шампанскому стремительно перекочевала из Италии в Россию и завоевала центральные районы столицы вместе с кухнями на Патриарших и Рублевке, а при случае – в Бирюлево-товарном.

Просекко – значит, быть в тренде!

— Что пили?

— Просекко, что же еще!

— А потом?

— Потом джин… водку… красное… и какая-то наливка из Малайзии.

— Как не умерли-то?

— Купили утром просекко и…

***

— Александр, я уже сказала, что пишу стихи?

Вру. Киваю.

Может, хоть утром обойдется без стихов?

Лаура тянется к телефону.

— Сейчас. Вот эти! Нет… Вот! Это лучшее. Самое любимое.

Протягивает гаджет.

Первым делом смотрю на масштаб бедствия. Стишок как будто небольшой. Только вот строчки непропорционально разные. Новый стиль, думаю.

Взгляд не фокусируется. Рифма не обнаруживается.

Читаю еще раз.

Точно – рифм нет.

Но – политес!

О чем произведение не понять: что до пива, что уже после двух.

В строчках какие-то пастухи, его стадо.

— Ты понял, про что я пишу?

Тупик.

Автор спрашивает читателя! Автор путает причину со следствием: впору бы мне самому задать вопрос ровно о том же.

— Настроение, – мямлю. Может, угадал, думаю.

— Что – настроение? – вижу поэтесса-Лаура напряжена.

Как бы сгладить свое невежество?

Что же я такое прочитал, и как поскорее забыть прочитанное?

— Ты почувствовал, как я точно описала состояние?

«Мммммммм!», – создаю шум в ушах, стараюсь прикинуться немым.

— Верлибр? – спрашиваю автора.

— Как верлибр? Никакой не верлибр. Я сама написала!

***

Курилка.

Место действия прежнее.

Народу стало больше.

Из участников, кроме просекко: текила, пиво, водка.

Шум-гам, движуха и… Лаура.

На сей раз с нравоучениями о смысле бытия, ее жизненных намерениях и всеобъемлющих выводах, которых ей удалось достичь в промежутке между утренним приемом просекко и вечерним приемом… да – просекко.

Дует мне в уши. Жертва – опять я, едреныть.

Не увернешься!

Лаура на чрезмерно высоких каблуках, с недостающей ранее бордовой помадой, в обтягивающем платье. Такое – из семейства вамп.

Закончить каждую из полоумных идей девушка не может. Сбивается на белиберду, съедает половину звуков. Одним словом, смущается от собственного величия и отсутствия достойных собеседников.

Так бывает, как правило, с теми, у кого мысль формируется не столь быстро как речь.

Говорит что-то – с апломбом, тараторя, не обращая внимания, что никто – я! – ее слушать не хочет даже из политеса.

Вокруг жизнь, а от Лауры тянет болотом.

— Слушай, Лаурочка… — не выдерживаю: — Иди ты на хуй!

У поэтессы что-то замкнуло. Возникла неловкая для потока сознания пауза. Что-то перемкнуло в безумном компьютере.

— Ты меня послал на хуй?

— Да, Лаура, иди на хуй! — подтверждаю я, отворачиваясь к тем, кто поинтересней и не пишет стихов.

Глаза у Лауры начинают расширяться и, доложу вам, становятся неожиданно красивыми.

Прежде они не выражали ничего, кроме детского снобизма. Такими глазами хорошо смотреть концовку «Титаника» или картину Мунка «Крик», пародируя героя.

— Он меня второй раз послал! – и в слезы. – Меня никто… никогда…

Нет, ну это очевидно вранье.

Понимаю, что ее многократно посылали и, возможно, даже родители с соседями. А некоторые из них, допускаю, даже били.

— Александр, ты же читал мои стихи!

— Лаура, — отвлекаясь от общения с непоэтами, я повернулся к ней, — пожалуйста, отъебись!

— Он меня в третий раз послал… — и так протяжно: — наааа хууууй.

Слезы, истерика.

Нашлись успокаивающие:

— Ничего, ничего, Лаурочка! Не обращай внимания. Саша – он не по стихам. Он с телевидения.

— Как?! – не унималась Лаура. – Он же… — захлебываясь от слез и душевного непонимания, – стихи читал… мои!

Она говорила о стихах, как о потерянной со мной девственности. Как о растоптанных розах, выращенных в ее оранжереях. Как о сокровенной тайне клада на необитаемом острове, принадлежавшем ее семье.

— Давайте я объясню вам… тебе… — она стремилась продолжить диалог.

***

Официанты принесли холодной водки, и это событие непостижимым образом совпало с приходом товарища, который набил морду другому товарищу.

К слову, товарищи не виделись с десяток лет и поначалу были выглядели как сиамские близнецы.

Драка возникла из-за пустяка. Мнимая ревность, совпавшая с глубокой степенью опьянения.

Нам предстоит масса дел. Кровь, беспорядок, поломанные судьбы.

А пока надо выпить и трезво всё оценить.

— Александр! – назойливая Лаура не обращала внимания на водку и нелепый конфликт с давними приятелями.

— Лаура, иди ты на…

Не дослушав адрес, из ее глаз полились дополнительные литры слез:

— Он меня в четвертый раз послал наааа хуууууй!!!

***

Утром следующего дня, выпячив грудь старшеклассницы, Лаура спустилась на завтрак, где ее ждал фужер холодного просекко и свободное место за нашим столом.

— Пусть прочитает свое стихотворение, Сань! – толкнул меня в плечо юбиляр.

— А вдруг у меня политес не получится? – искренне засомневался я. — Стихи про пастушков и великую нравственную идею я слушать не смогу. Даже от Лауры.

Ну, не Петрарка же я в конце концов.